Сообщений в теме: 23

[mkd]

Изредка наша типография печатает книги местных авторов. Вот, попалось под руку, и отозвалось внутри яркими детскими воспоминаниями. Такие безхитростные длинные истории "травили" деды в долгие ночные вахты, мерно стучала машина, штурвал был слишком тугим для двенадцатилетнего пацана... Так было, здесь нет ни слова выдумки. Добавлю только от себя - Крильон и Анива - названия мысов южного Сахалина, и назвал их так Лаперуз, в честь любимых дочерей. -------------------------------- "Пар на марке", автор - Дмитрий Старцев Летом 1950 года на линии Владивосток Холмск стоял пассажирский пароход «Крильон». Когда-то он был обыкновенным паромом, перевозившим между портами Германии и Скандинавии железнодорожные составы. После войны в счет репарации его передали Советскому Союзу. Их было два таких однотипных парома: «Прейссена» и «Дойчланд». Они вошли в состав Сахалинского пароходства, получив новые названия - «Анива» и «Крильон». Их, совсем не приспособленных для перевозки пассажиров, обязали перевозить переселенцев с Запада на вновь возвращенные России территории Южного Сахалина. Внутри каждого из них, в огромных, как самолетные ангары, вагондеках, кроме железнодорожных рельсов на голой палубе, ничего не было. Даже «зековозы», перевозившие не особенно чтимых граждан, и те имели в своих твиндеках нары. Война уже кончилась, страна залечивала раны, перевозки людей в теплушках и вагондеках изжили себя. Время требовало усовершенствования. В 1948 году «Крильон» ушел на переделку в китайский порт Дайрен. В то время в этом южном порту ремонтировали многие советские суда. За два года стоянки в судоремонтном заводе «Крильон» реконструировали и довели до более-менее приемлемых кондиций. Наружный вид судна остался почти без изменений. Те же обводы, те же две дымовые трубы. Только обрубленной корме, куда ранее загоняли вагоны, придали пристойный вид. Ее округлили, прилизали. Значительные изменения претерпел вагондек. Его разделили двумя палубами и на них понатыкали километры железных коек с деревянными лежбищами. Прогресс по тем временам сказочный! Но как «Крильон» был на угле, на нем и остался. И мало кому он запомнился в таком виде. Ибо в 60-е годы «Крильон» постигла еще одна перестройка. Он стал однотрубным, каким-то приземистым, заурядным. На жидком топливе. Долгие годы он стоял на приколе и служил общежитием. В 50-е годы его передали в ДВ пароходство. Командование судном принял Шалва Асатиани, известный капитан. Но пока на нем работала команда Сахалинского пароходства, а возглавлял реконструированный лайнер капитан первого ранга Дмитрий Адамович Гласко. В то напряженное время торговый флот считался военизированным и все водоплавающие имели воинские звания: капитаны всех рангов, лейтенанты и даже старшины. Кочегар первого класса носил высокое звание старшины. Звучало красиво, но на зарплату не влияло. На зарплату влияло другое, увы, памятное всем старым морякам. В стране действовал драконовский закон, кратко именуемый «6х15» и «6х25». За этой неброской кабалистикой скрывался зловещий смысл. Такой же, как «7-7», «58» и другие недоброй памяти цифры сталинской эпохи. Но если последние цифровые аббревиатуры служили пропуском в места не столь отдаленные, то две первые несли административное наказание. За простое опоздание на работу на какие-то пять минут работягу наказывали вычетом 15 процентов из нищенской зарплаты в течение полугода. А при отягчающих вину обстоятельствах (был выпивши) все 25 процентов. Действовал закон 1940 года, который за самовольный уход с работы и прогул карал как за уголовное преступление. Нынешним прогульщику и разгильдяю такое и в страшном сне не приснится. Этот унизительный закон без осечки действовал в стране победившего пролетариата и отошел в прошлое только вместе со своим изобретательным автором. Бедолаг, плативших эти поборы, звали «математиками». И таких на «Крильоне» было немало. Действующих и потенциальных. Про трибуналы и «тройки» и иные устрашающие изобретения вышеупомянутого автора писалось много. А про так называемые показательные суды мало кто помнит. Были такие мобильные бригады служителей советской Фемиды. Обычно они наезжали в рабочие коллективы, где заранее планировалось провести судилище над отступником, укравшим колосок с колхозного поля, или вредителем, запоровшим деталь на токарном станке. Как правило, таких наказывали на полную катушку, «под всеобщее одобрение и бурные аплодисменты трудящихся». Не брезговала мадам с повязкой на глазах и партбилетом в кармане наведываться и на пьяные, после рейса, пароходы. Там всегда ей находилась работенка. Над моряками, не очень-то соблюдавшими монашеский кодекс строителей коммунизма, постоянно, как меч черного юмориста Дионисия над головой Дамокла, висел параграф «6х25», который иногда соседствовал с другим, более страшным параграфом «58». Так как «Крильон» был угольщиком, то главными действующими лицами на его сцене были кочегары. Люди невидные, орденами не отмеченные, галстуки и носовые платки не носящие. Но без них судно мертво! Кочегары твердого топлива! Ушедший в предание класс моряков! Вымершие, как допотопные динозавры, вы не вписались в более экономичный и компактный мир двигателей внутреннего сгорания. Ваше чумазое племя появилось на просторах морских в эпоху угасания парусов и исчезло с них, сопровождаемое грохотом дизелей. И так же, как в свое время опоганенные угольной гарью белые крылья парусников растворились в тумане небытия, так и дымные пароходы вскоре покинут морские дороги, уступив место быстроходным теплоходам. Но пока еще главные трудяги на море пароходы. Теплоходы так же редки, как через полстолетия атомоходы. Около века кочевало по морям и океанам племя судовых кочегаров. Черный дым, поднимаемый ими, разнообразил палитру голубых тонов морской романтики. Адмиралы обожали дым. Нелегкий труд. Были по условиям труда такие тяжелые пароходы, на которых кочегары отказывались работать. Едва на рейде покажется вернувшийся с рейса «Кронштадт», как стоящие в резерве «производители пара», вспоминая маму, убегали в сопки. В ходу экипаж стоит на три вахты. Кочегары твердого топлива расписаны на четыре. Чтобы облегчить труд, на «Кронштадте» ввели пятую вахту. Четыре часа через двадцать. Но и это не привлекало. Труд кочегара сам по себе тяжел. Но каков он в шторм, когда на ногах устоять почти невозможно? Это о кочегарах сложили самую популярную песню тех десятилетий «Раскинулось море широко». О «рогатых», сиречь матросах и прочих судовых бездельниках, такую песнь ни в жисть не сложат. К кочегарам сам начальник пароходства, при своем визите на судно, относится почтительнее, чем к кому-либо. Иного даже похлопает по плечу. Вспомнит, как в далекой юности молодой тогда Петюнчик охаживал его, практиканта, по спине лопатой, заставляя в качку не придуриваться, а штивать уголь. С уходом кочегаров кончилась на море романтика. Сейчас нет моряков, остались одни работники морского транспорта. Мало их уже ходит по земле, представителей вымершей профессии. Пароходы исчезли. Их заменили теплоходы. А вот «пароходство» как было, так и осталось. «Теплоходство» не звучит. Трудно представить вывеску «ДВ теплоходство». И совсем редко звучит старая песня: Товарищ, я вахту не в силах стоять, - Сказал кочегар кочегару... «Крильон» считался у кочегаров не тяжелым пароходом. Вахты не были изнуряющие. И, главное, он постоянно бункеровался в Холмске хорошими высококалорийными, малозольными, длиннопламенными сахалинскими углями, не идущими ни в какое сравнение с сучанскими, которыми бункеровали суда во Владивостоке. Бункера у «Крильона» рассчитаны на 600 тонн. Этого запаса хватает на два рейса. За ходовые сутки шесть его котлов сжирают 150 тонн. Разгар лета. Период отпусков. На Сахалине отпуска берут сразу за три года. С выездом на материк. А это значит, что минимум шесть месяцев человек выключен из трудового процесса. Моряки не исключение. Летом каждый горазд удрать на берег. С комплектованием машинной команды на «Крильоне» возникли сложности. Не хватало кочегаров. Отдел кадров их не присылал. Любой нерасторопный стармех по этому поводу начинает рвать и метать. Но не таков дед Василий Филиппович Момонт. Он не умоляет отдел кадров, не бомбит министерство. А направляется прямиком во владивостокские «Фиалки», пуп города, облюбованное стойбище бичей. Там среди разношерстной братии в любой час можно отыскать любого специалиста, готового податься в любую точку нашего обширного Отечества. Для завязки дела и нужно-то выкатить бутылку-другую спиртного, после опорожнения которых можно любого засидевшегося в безделье бича вербовать хоть в космонавты. Дед быстро уговаривает с десяток кочегаров потрудиться на его судне. Сам оформляет им документы, преодолевает бюрократические препоны, и уже через неделю старые «фиалочники», не обновлявшие со времен окончания рейсов в Америку штаны, становятся полноправными членами команды белого парохода. Работают они хорошо. Не пьют, на собраниях помалкивают. Сказывается опыт походов «на другую сторону глобуса». Но в душе они остаются пьянчугами, проходимцами, артистами, готовыми на подвиг и на «шухер». Без страха за завтрашний день. На «Крильоне» шесть котлов в трех кочегарках. На каждый котел полагается кочегар первого класса, на каждую кочегарку один второго. Над всей вахтой главенствует старшина, старшинка. Одну такую вахту стармех собрал из недавних бичей. Старшим назначил Леню Степанищева, сутулого человека лет 40, отдавшего морю и «Фиалкам» свою опаленную кочегарками и залитую спиртным неприкаянную жизнь. Он имел кличку Кит и авторитет имел немалый. Кто сейчас помнит Леню Кита? На первом же переходе Владивосток-Холмск-Владивосток новобранцы поразили администрацию судна слаженностью в работе и дисциплинированностью. Вахта Степанищева держала пар на марке, не жаловалась на скудное питание и, как отметил помполит, не материлась. По всем показателям выходила на первое место в соцсоревновании. Если дело так дальше пойдет, надо фотографироваться на Доску почета. Стармех не мог нарадоваться. - Ну что, истопники, дружески заглянул он в кочегарку, кипятим чаек на завтрак? По большому счету такое обращение считалось верхом оскорбления. Истопником на флоте называют самого паршивого кочегара, который может только воду подогревать, а не производить пар. Но на деда обижаться нельзя. Благодетель. Тем более шутит. - Василий Филиппыч! укоряют его. Шевелим, как ллойдовские кочегары! Котлы раздуваются от натуги! - Вы шевелите! усмехается дед. Яйца в кармане вы шевелите! На сленге «шевелить» означает шуровать, кочегарить. Выдумали это слово, конечно, одесситы, любящие зубоскалить по любому поводу. В молодости дед долгие годы морячил. Но в войну судьбоносные ветры занесли его на административную работу в управление пароходства. И тот же ветер, завершив зигзаг, вернул его обратно на стартовую площадку в механики. Пребывание в руководящих верхах отложило на нем величие наркомовской стати и чиновничье верхоглядство. Сейчас, руководя машинной командой, он не опускался до суеты и мелочей, что присуще иным начальникам, поднявшимся на ступеньку выше, а вальяжно, с ленцой отдавал приказания и не очень-то лез в дела. Должность стармеха явно тяготила его. Не тот полет. Жил он на остановке «14-й км». На работу приходилось ездить дачным, вечно переполненным поездом. В то время многим начальникам приходилось на службу топать ножками. Коляски, запряженные рысаками, забрал Буденный под тачанки, а «эмки» и появившиеся недавно «Победы» имела номенклатура, живущая рядом с работой. Начальнички пожиже висли, в обнимку с пролетариями, на подножках трамвая. Момонту тоже приходилось обниматься во время поездок на работу. Но эта демократическая необходимость улетучивалась, едва он ступал на тротуар. Тут он превращался в величественную статую, шествующую к пьедесталу службы. В рейсе дед любит проводить время на палубе. Он похож на пассажира-отпускника. Солнце играет на его мощной, как у Сократа, голове, он не стар, мимо прогуливаются смазливые дамы, почему бы не пофлиртовать с одной из них? Та и сама не прочь провести хотя бы сутки с моряком, которого послал случай. Работа стармеха - синекура, вахту не стоять, ни перед кем ни вытягиваться. В каюте манометры, показывающие давление в котлах, тут же тахометры с главных машин, можно не спускаясь в машинное отделение командовать по телефону. И вообще не ходить в рейс. Сегодня солнечный день. Штилевая погода. «Крильон» спешит во Владивосток. Только что прошли мыс Белкина. Теперь по прямой до мыса Поворотного. Дорога домой всегда быстрее, чем из дому. Моряки шутят: оттого быстрее, что идем под горку. Палубы забиты пассажирами. Это уже не те заморенные переселенцы, которые три года назад скулили от голода и тоски. Эти при деньгах. Ресторан первого класса не пустует. На кормовой площадке гремит музыка. Из динамика в исполнении Утесова льется вальс «Дунайские волны». Слова у вальса какие-то не лирические о солдате, принесшем на берега этой реки свободу. Да и вся музыка какая-то не танцевальная. Идеологизированный вальс сменяет не менее идеологизированные па-де-катр и па-де-патинер, а их полька и даже краковяк. Сейчас трудно представить, как в середине ХХ века, когда весь мир отплясывал лихой танец буги-вуги и уже примеривался к рок-н-роллу и твисту, кремлевские блюстители морали навязывали молодежи танцы своей молодости, понятные им и проверенные временем. 1950 год. Разгар непонятной в народе «борьбы с космополитизмом». Борьбы со всем иностранным. По иронии судьбы названной иностранным словом. В русском языке не нашлось слова для обозначения этого идиотизма. Привычные слуху, короткие и понятные в народе слова, но иностранного происхождения, заменяли сугубо русскими. В футболе, например, исчезли корнер, пенальти, хавбек, голкипер, офсайт. Появились длинные, но зато свои: угловой, одиннадцатиметровый, полузащитник. Чуть было футбол не назвали ножным мячом. Переименовывали все что можно. Надо полагать, мудрецы идеологии покушались и на морскую терминологию. Вот где есть разыграться, сплошное английское, норвежское и ничего отечественного! Разве приплывешь с таким набором иностранщины в светлые гавани коммунизма? В другую сторону скорее унесет. Некоторые термины удалось заменить. Например, устройство, нагнетающее в котельные топки воздух и известное на паровиках испокон веков по имени его изобретателя «гауден», перекрестили в звучное российское «ветрогон». А экономайзер в пароперегреватель. И т.д. Затуманенная переименованиями плавающая братия тоже в меру своих способностей включилась в процесс самооболванивания. Иллюминаторы стали называть форточками, комингсы порогами, боцмана бугром, как в лагере бригадира. - Эй, бугор! кричит с чердака-мостика начальник парохода. Отчаливаем! Мотай на катушки веревки! Да вскарабкайся на бизань-столб! Мой картуз форменный туда занесло! По корме «Крильона» вырисовывается силуэт нагоняющего судна. Оно белое, как сказочный лебедь, оно заметно увеличивается в размерах, скоро должно поравняться с тихоходным пароходом. На палубе происходит оживление, пассажиров заинтересовало новое зрелище. На ходовом мостике тоже заметили судно по корме. - «Вячеслав Молотов», - поморщился капитан Гласко, - турбоэлектроход. Миль 18 дает. Это был действительно «В.Молотов», самый быстроходный лайнер Дальневосточного бассейна. Построенный по заказу СССР еще до войны в Голландии, он некоторое время работал на Балтике. Недавно, под командованием капитана Битнера, его перегнали сюда. Теперь этот лайнер обслуживает самую протяженную линию Владивосток-Провидение. Сейчас капитан на нем Н.Малахов, будущий начальник ДВ пароходства. Проработав несколько лет на Востоке, «Молотов» снова уйдет на Запад. Там под новым названием «Балтика» станет на линию Ленинград-Лондон. Берет он на борт 500 пассажиров, скорость развивает до 20 узлов. А у «Крильона», построенного в Германии в 1909 году, скорость намного ниже. Зато пассажировмещаемость 700 человек. Наверное, существует какой-то пакостный и еще не открытый учеными закон, связывающий эти две цифры: скорость и вмещаемость. Совсем необорудованная «Анива» со скоростью 12 узлов размещала в своем вагондечном нутре более тысячи людей. А более тихоходные «Минск», «Ногин», «Каменец-Подольск» брали в трюмы до 3 тысяч. Чем меньше скорость, тем больше пассажиров. Турбоэлектроход ощутимо приближался. Он словно летит над волнами. Красивое зрелище для фланирующих по палубе пассажиров. Но не для моряков. Какому мореплавателю не обидно наблюдать, как его обходит какой-то, пусть даже заслуженный, но все равно нахал! Ты морально устаревшая посудина на угле, призванная возить вагоны, тебе ли состязаться с современным лайнером, с легкими обводами и мощным двигателем? Разные весовые категории! Но все равно сердце щемит! Сейчас тебя обойдут как мальчишку, да еще поиздеваются напоследок помашут с кормы кончиком! Не взять ли вас, несчастных, на буксир! О, высшая стадия насмешки! Капитан Гласко выходит на крыло. Бросает взгляд на спардек. Там на солнце сверкает мощная лысина стармеха. Он воркует с дамой. - Василий Филиппыч! игриво отзывает его капитан. Оглянитесь на горизонт! Нас обижают! «Молотов» догоняет, обогнать хочет! Спускайтесь в машину, прибавляйте обороты! Может, не дадим себя опозорить? - Обгоняют?! удивляется дед. И уже в следующее мгновение, обращаясь больше к даме, чем к капитану, ревет: «Молотов»? Не бывать этому! Машину пущу в разнос, отсечку выведу! Утру нос этому наркому! Стармех раскланивается с дамой и намеревается следовать в машину. Навстречу ему, из люка машинной шахты, вылетает второй механик. Явно что-то случилось. А случилось по судовым меркам громадное ЧП. В то время на Южном Сахалине своего пива не имелось. Не производили. Мужичкам с активным прошлым этот засушливый момент очень портил жизнь. В местной прессе раздавались вопли в адрес Москвы о необходимости наладить производство любимого народом напитка. Но все призывы глохли, не долетая до Татарского пролива. Обыкновенное копеечное пиво оставалось несбыточной, как коммунизм, мечтой. Рядовые граждане утоляли вековые потребности суррогатами типа браги и кума-саке, высокое начальство решило проблему оперативно. На «Крильоне», как на порядочном лайнере, функционировал кабак. Глава плавкабака Капусткин, мужчина невзрачный, но шибко деловой, каждый рейс поставлял жаждущему начальству Холмска бочку отменного владивостокского пива. Разумеется, тайно от народа. Перед каждым отходом из Владивостока деревянная бочка вместимостью 150 литров доставлялась на борт. Когда ее кантовали, прозорливый кабатчик орал во всеуслышание: - Осторожно! Не воду грузите! Карболку! Для венерической больницы! Тайную бочку помещали в проходе, ведущем к кочегарскому кубрику. И обычно она не вызывала ни интереса, ни подозрения. Случилось так, что в эту стоянку в Холмске она не была востребована. На Южном Сахалине горели леса. Холмск задыхался в дыму. Начальство уехало к местам возгорания. Не до пива. Бочка поехала обратно. Старому бичаре Лене Степанищеву надоело спотыкаться об нее. Без шума и пены, скорее из любопытства он вскрыл ее. Аромат нежнейшего, старой дедовской выделки напитка затуманил мозги Китяре и всей его вахте. А также другой, проживающей в соседнем кубрике. Двенадцать кочегаров первого класса и двое старшин предались пагубному возлиянию. Несложный подсчет подсказывает, что на каждого пришлось по ведру. Не так уж много, если учесть вековую жажду и почти месячное воздержание. Ведра едва успевали пополнять. Были потеряны чувства меры, времени и ответственности. Меж тем наступило время заступления на вахту. Когда посыльный из кочегарки пришел поднимать смену, то оказалось, что поднимать некого. Вся смена лежала в дым пьяная. Выход на ходовую вахту святое дело. Он неукоснителен и очевиден. Никого не добудившись, посыльный побежал обратно в машину. В кочегарке уже шла подготовка к сдаче вахты. Топки пустили на прогар, пар в котлах садится, машины сбавили обороты. Часы показывают 15.45. Отстоявшие вахту уже готовы покинуть кочегарку; услышав чудовищную новость, уже сменившийся второй механик, как ведьма на метле, взлетает вверх по шахте на прогулочную палубу. Там должен находиться стармех. - Василий Филиппыч! орет диким голосом второй, после чего идиллия на палубе вмиг нарушается. - Вахта Степанищева не выходит на вахту! Перепились все до жвака галса! Никого не поднимешь! - Поднимай следующую вахту! мигом соображает дед. - Тоже перепились! - Поубиваю всех! Являя ненормативную прыть, глава машинной команды кубарем покатился по трапам. В шестиместном кубрике, тесном и убогом, как все кубрики на немецких пароходах, на койках в живописных позах мирно дремали с полтора десятка кочегаров. Все из «фиалочников». Бичи и пропойцы. За маленьким столиком, как будто прервав на перекур заседание, спит председательствующий Кит. Никакой пустой посуды и признаков кутежа не наблюдается. Будто злая волшебница из сказки Гофмана, усыпив юную принцессу, шутки ради, ненароком задела своим магическим жезлом компанию судовых гуляк. И теперь эти невинные агнцы спят. - Волосаны! набрасывается на них дед, пинками сопровождая брань. Поубиваю! Не выйти на ходовую вахту! За это вас всех на фронт! В штрафную роту! А тебя, Кит, к стенке! Я вытащил вас с «Фиалок»! Человеческий облик вернул, а вы... Асмодеи! Сейчас же сочиняю рапорт! Шесть двадцать пять вам покажется детским наказанием! - Не шуми, дед, - продирает Кит глаза. С кем не бывает... - Пар уже упал до восьми килограмм! бушует дед. Полпуда давление в котлах! Сейчас машины встанут! Быстрей, сволочи, к котлам! Кочегары на удивление быстро приходят в себя. В минуту облачаются в робу, и скоро в кочегарках загремело железо, запахло горящим шлаком. Значит, начали чистить топки. Это были профессионалы своего дела. Виртуозы. Все у них спорится, и никаких похмельных синдромов. Топки уже почищены, запущены эжекторы, убирающие мусор (шлак), работа входит в нормальный режим. На палубе продолжается немое наблюдение за приближающимся лайнером. Уже слышен шум его двигателей. Дрожит воздух. Суда вот-вот поравняются. Пассажиры переживают вместе с командой. Как это так? Наш двухтрубный красавец позволяет глумиться над собой этому бездымному накрашенному выскочке? Который вот-вот откроет свою корму и с нее какой-то негодяй помашет нам кончиком?! И на мостике молчаливое напряжение. Капитан Гласко, его дублер Асатиани, второй помощник Сырых, в будущем известный капитан, с затаенной грустью следят за настигающим их «Молотовым». Будь на судне какая-нибудь захудалая пушка, они приказали бы открыть по нему огонь. Уже без бинокля видны ехидные лица стоящих на мостике наглецов. Что поделаешь: у них ход минимум 16, а у нас всего 12. И то перед получкой. Капитан уже знает о случившемся ЧП с вахтой Степанищева. Донесли. Ясно, что малейший сбой в работе сейчас же скажется на скорости судна. О каком престиже может идти речь, если кочегары перепились, пар упал, машины еле шевелятся. Дмитрий Адамыч склоняется перед переговорной трубой: - Стармех! Что там у тебя? Можешь прибавить обороты? Обходят нас! - Бу-бу-бу! несется в ответ. - Скажи им, если удержат пар на марке, я им все прощу! И по бутылке выдам каждому! - Бу-бу-бу! Действие переносится в кочегарку. Сейчас здесь решается репутация «Крильона», как достойного соперника титулованным лайнерам. Мокрый от беготни по трапам стармех собрал вахту в кружок. - Богодулы! кричит он кочегарам. Филоны вонючие! Знаете ли вы, что нас догоняет какой-то паршивый «Молотов»? Скорость у него всего каких-то 15 узлов! А мы еле тащимся! И все оттого, что вас с похмелья на посос потянуло! Волосаны! Вот что, милые мои! Я сейчас прибавляю обороты, и только попробуйте не удержать пар на марке! Удержите - прощу ваш сегодняшний грех. Не удержите будете каяться перед дядей прокурором! Всех накажу! - Нас?! Обгоняет? Какой-то паршивый нарком! Да мы же, дед, ллойдовские кочегары! Самого Папанина на «Ереме» учили шевелить! Удержим! Стармех убегает в машину. Стоящие на мостике тотчас ощутили, как корпус судна заметно задрожал. Из-под носа взвились буруны, и брызги от них начали долетать до крыльев мостика. Работающие обычно в режиме 140 оборотов в минуту, машины стали давать около 170. А это опасно предельный форсаж. Такой допускается в аварийной ситуации. Его может себе позволить только отчаянный броненосец, идущий в последний бой. Машинисты, изловчась, щупали мелькающие перед глазами мотылевые и головные подшипники. Если они начнут греться, а затем и плавиться, то надо сбавлять обороты, а то и останавливать машину. Поэтому масло на них лили не жалея. Стрелки манометров цилиндров высокого давления плясали на цифре 14 - регуляторы открыты до отказа. Теперь вся надежда на кочегаров. Сумеют ли эти, изнуренные вечными пьянками и изнеженные долгим бичеванием, истинные труженики моря, выдержать взятый темп? И они показали, на что способна старая гвардия! Ревели ветрогоны, пламя выбивалось из топок, гремели инструменты гребки, ломы, лопаты. Кочегары не приседали ни на минуту, не перекуривали, не произносили лишних слов. Только гремел голос Кита: - Раздать! Забросать! Подломать! Стрелки на манометрах дрожали на красной черте, нисколько не отклоняясь влево. Азарт, самый настоящий игровой азарт овладел людьми. И он передался на палубу. Турбоэлектроход догнал двухтрубного паровичка и уже готов обойти его, но тут случилось нечто неожиданное: угольщик не дает себя обойти! Он идет на равных! Как достойный соперник! И не намеревается отставать. Суда пошли нос в нос. Заносчивый «Молотов» застыл, как вкопанный. Среди пассажиров ажиотаж и приподнятое настроение. Люди ликуют и машут платочками. Гремит музыка. Кто-то из пассажиров кричит в раструб кочегарского вентилятора, предлагая помощь и участие. Около двух часов длилось это необычайное противостояние. Конечно, было подозрение, что капитан «Молотова» Н.Малахов просто решил подыграть возомнившему из себя хиляку. Посмеиваясь, сбавил у себя ход и наблюдает, на сколько хватит пороха у бедного родственника! Но почему бы не допустить, что «Крильон» оказался достойным соперником? Разве иногда не побивают чемпионов заведомо слабые участники забега? На мостике отчаянно дымящего «Крильона» царило праздничное веселье. - Хорошо идем! радовался капитан. Кто у котлов несет вахту? - Вахта Степанищева! отвечал крутившийся рядом стармех. Золотые ребята! Ради престижа судна здоровья не пожалеют! Мои ученики! - Надо их отметить в приказе. - Да-да-да! поддержал Капусткин. Надо их и подкормить. Сейчас же отнесу им колбаски! Адский труд у них! Стоящее на мостике начальство одобрило патриотический жест кабатчика. Покормить! Только пусть пар держат на марке! Два часа шли параллельным курсом турбоэлектроход и угольщик. Но все понимали, что долго это соревнование длиться не может. Приближалась смена вахт. Чистка топок. А это неизбежное падение пара. Как достойно выйти из игры? Как показать, что есть дела поважнее, чем дурацкие догонялки? Например, сыграть тревогу «Человек за бортом»? И вследствие этого остановить машины? Или изменить курс? Но этот блеф в момент расшифруют на чванливом турбоходе. Развязка была прозаична. Машины не выдержали атакующего форсажа. Сначала начали греться опорные подшипники на обеих машинах, потом все остальное, что крутилось и гремело. Лились ведра машинного масла. Оно горело, и дым от него наполнил все пространство. Он выедал глаза, машинисты выбивались из последних сил. Где было больше ада в кочегарке или здесь? Продолжать бой не имело смысла. Надо спускать флаг. Это был как раз тот случай, когда машины оказались слабее людей. Дед приказал сбавлять обороты. Судно перестало дрожать. Скорость резко упала. Наступила зловещая неестественная тишина. Пассажиры на палубе сникли. Умолк динамик. И тут «Вячеслав Молотов» двинулся с места. Легко и плавно, лебединым ходом, он пошел в отрыв. И, как и следовало ожидать, какой-то гад всех времен и народов стоял на корме и издевательски помахивал кончиком, как бы приглашая взять буксир. Невыносимое для моряков оскорбление. И члены команды и пассажиры, убитые горем, молча смотрели вслед. Тишину прервал рев стравливаемого пара. Это сработали подрывные клапаны. Сказался избыток пара. Случай немыслимый в ходу. Он реабилитировал кочегаров и звучал салютом в их честь. В кочегарку зашел вконец взмыленный стармех. Сегодня ему десятки раз пришлось бегать с мостика в машину и обратно. Кочегары, нисколько не потные, даже свеженькие, сидели на чем попало и предавались травле. Вспоминали «Фиалки». - Вот оно, пропойцы, дело на вас! сказал дед, потрясая пучком бумаг. О вашем невыходе на вахту! Шесть двадцать пять светит вам, хорошие мои! Но не падайте в обморок! Оно не дойдет до дяди прокурора. Искупили вы сегодня свой грех, волосаны вы этакие! Своей работой! Капитан объявляет вам благодарность! По бутылке на рыло обещал! С этими словами стармех открыл одну из топок и швырнул в огонь пачку бумаг. Предназначенное засветиться в судебных горнилах дело о прогуле тихо сгорело в угольном пламени. Прибежал глава кабака Капусткин. - А я вам, ребята, колбаски принес! Подкрепитесь! Сегодня вы славно поработали! На загляденье! А придем во Владивосток, я вас пивком угощу. Есть у меня заначка! В ответ кочегары разразились дьявольским хохотом. Они падали на плиты и корчились в конвульсиях. Было от чего посмеяться. Давно растворились в тумане времени и лебедь-лайнер «Молотов», и так и оставшийся гадким утенком прежний паром «Прейссена». Сейчас и паровика трудно отыскать среди клокочущих теплоходов. Может, в каком заводе мелькнет широкая труба с вьющимся черным дымком, на море их уже нет. И ни в каких анналах истории торгового флота не отыщешь записи о том полушутливом эпизоде, когда скромный угольщик на равных сражался с заносчивым титаном. И никто уж не помнит подлинных героев того почти двухчасового сражения, никому неизвестных чумазых тружеников, брошенных жизнью на самое ее дно. У них, как и у пароходов, на которых они плавали, нет могил. Осталась песня: А волны бегут от винта за кормой, И след их вдали пропадает.

Прикрепленные файлы

•  Aniva.jpg   51,19К   234 Количество загрузок:

[BМГ]

Душевно рассказано. Еще есть?

[ABB]

Огромное спасибо Андрей. И передайте нашу благодарность Дмитрию Старцеву , за его прекрасный и добрый рассказ. С нетерпением буду ждать продолжения. С наилучшими пожеланиями: АВВ.

[ZIGZAG]

Это не рассказ, это песня... Ещё!

[Dim Dimych]

просто в качестве дополнения.





Мыс Крильон
Мыс назван Лаперузом в честь французского генерала виконта Крильона, известного своей храбростью.

[mkd]

Мыс назван Лаперузом в честь французского генерала виконта Крильона, известного своей храбростью.

<{POST_SNAPBACK}>

Жалко, версия c дочками красивей.

[alekseyvas]

Были потеряны чувства меры, времени и ответственности.

<{POST_SNAPBACK}>

Эти простые слова в такой ряд мог составить, только внимательный читатель многочисленных объяснительных записок плавсостава и постоянный участник партийных конференций. Мастер одним словом. И моряк без сомнения.

А.В.

[_ALesandro]

Красиво..... блин!

[Ayrton]

Какому мореплавателю не обидно наблюдать, как его обходит какой-то, пусть даже заслуженный, но все равно нахал!
Ты морально устаревшая посудина на угле, призванная возить вагоны, тебе ли состязаться с современным лайнером, с легкими обводами и мощным двигателем? Разные весовые категории!
Но все равно сердце щемит! Сейчас тебя обойдут как мальчишку, да еще поиздеваются напоследок  помашут с кормы кончиком! Не взять ли вас, несчастных, на буксир! О, высшая стадия насмешки!

<{POST_SNAPBACK}>

Во-во!!! И расскажите мне теперь, что "яхты бывают не только гоночные"... Если нет необходимости сидеть на наветренном борту, то надо ничком лежать в кокпите и не добавлять Сх, ведь каждый праздношатающийся по палубе "съедает" до полуузла хода!

[Alexey Ignatov]

Изредка наша типография печатает книги местных авторов.

<{POST_SNAPBACK}>

Хорошие книги печатает. Андрей в электронный формат сами переносили?

[mkd]

Андрей в электронный формат сами переносили?

<{POST_SNAPBACK}>

Нет, дедушка принес дискету. Он был могуч и выглядел очень молодо для своего возраста. Забирать тираж пришел в компании таких же дедов и принес мадеры, обмыть книжку. Ладно, продолжим.
-----------------------------------------------------------------------------
Белый пароход
(памяти «Анивы»)

До войны Дальневосточный бассейн, в отличие от курортного Черноморского, не блистал белоснежными лайнерами, развозящими отдыхающую публику. «Крымчаки» и иные пассажирские красавцы Понта Эвксинского не разнообразили суровые пейзажи восточных окраин страны.
Обслуживали все побережье, вплоть до Чукотки, изношенные тихоходные и дремучие пароходы и пароходики.
В Дальневосточном пароходстве до середины 40-х годов числилось около девяти грузопассажирских судов. Но это были не чисто пассажирские лайнеры с обслугой в передничках и мягкими перинами в просторных каютах. На многих из них, кроме длинных рядов деревянных нар в холодных твиндеках, ничего не было уготовлено для неприхотливого советского человечка. Европейский сервис сюда придет не скоро. Старые моряки помнят, какие это были суда. И кого они перевозили. Это полуанекдотический пассажир «Желябов», пароход «Франц Меринг», который и начальство и моряки называли просто Мерин, «Кречет», погибший на рейде в Гонконге в 1941 году, «Совет».
Если их поставить под бортом французской «Нормандии», то можно принять за буксиры, собравшиеся обслуживать эту громадину.
Сейчас трудно представить, как «Желябов», этот микроскопический пароходик дедвейтом в 0,3 тыс. тонн, построенный еще в 1911 году, на угле, с парадным ходом в 9 узлов, бегал на Сахалин, в Николаевск и даже на Камчатку. По сравнению с ним «Мерин» был пошустрее. Его паровая машина позволяла развивать скорость до 12 узлов. И дедвейтом он был поболее: аж 0,9 тыс. тонн. А «Совет» вообще выглядел гигантом. Дедвейт у него уже 2,5 тыс. тонн. До «Нормандии» с ее 83 тыс. тонн далековато, но все же... Был еще «Смольный». Он знаменит тем, что на нем в 1945 году в Сан-Франциско проживал министр иностранных дел В.Молотов.
В 1944 году в Америке стоящий в ремонте, у стенки, загадочно затонул пассажир дедвейтом 4,3 тыс. тонн «Ильич». Американцы компенсировали свой промах двумя тоже пассажирскими судами «Урал» и «Ломоносов». Но они не проявили себя.
Вскоре после войны в дальневосточных широтах начали появляться невиданные доселе звездные красавцы-пассажиры, источающие аромат романтики и тоски по южным странам и океанам.
Это начали поступать из Германии суда, отошедшие к СССР в счет репарации. Первым пассажирским пополнением стали «Гоголь» и «Ильич».
Старое название «Ильича» было «Карибия». Позже, когда во Владивосток перегонят его двойника «Русь», то любознательные могли узнать и его прежнее название: «Кордильера». И эти названия звучали музыкой в ушах романтиков моря, обреченных в те годы прозябать в сером каботаже. В 1949 году подошел лайнер с двумя трубами «Сибирь». Потом подошли «Азия», «Чукотка», и, наконец, громадина «Советский Союз». И у них в прошлом были иные имена, разве не хочется их вспомнить? «Сьера Сельвела», «Дойче», «Вангони» и прозаическое «Ганза» «Советский Союз». Были еще «А.Можайский», «Якутия» и немало грузопассажиров: «Кишинев», «Кулу», «Капитан Смирнов» и другие, в том числе «зековозы», но это уже другая песня.
Самым быстроходным судном считался турбоэлектроход «Вячеслав Молотов». Его поставили на самую протяженную линию до бухты Провидения. Если бы на наших морях, как в Атлантике, придерживались культа Голубой Ленты, вручаемой чемпиону по скорости, то этот приз несомненно достался бы ему. Судно развивало фантастическую скорость - 18 узлов!
Сейчас никто из этих судов не уцелел. «В.Молотов» еще в 50-е упорхнул на Запад и там, уже под именем «Балтика» бегал по более престижным линиям по Европам. А остальные белокрылые пришельцы постепенно старели, ржавели, и их уводили подальше с глаз за границу, на металлолом. И одним из последних, приговоренных к списанию, был «Советский Союз». На борту его уже виднелась скромная надпись «Тобольск» - уж лучше бы вспомнили «Ганза»... Не сохранились лайнеры в памяти города, причалы которого долгие годы были их пристанищем и к которым они почти всегда возвращались. Даже фотографии не найдешь. Тогда мало находилось смельчаков запечатлевать на пленку что-либо находящееся в этом закрытом городе. Да и фотоаппараты были редкостью.
Среди этих звездолетов как-то незаметно суетились два пассажирских парохода - с отрезанными кормами, однотипные, двухтрубные и со странными названиями: «Анива» и «Крильон».
Это тоже были трофейные суда, и названия прежде имели «Дайчланд» и «Прейссена».
На Южном Сахалине есть два мыса под названием Анива и Крильон. Так окрестил их, проплывающий мимо французский мореплаватель Лаперуз. В честь своих любимых дочерей. И когда двухтрубные красавцы появлялись на горизонтах, моряки не сомневались, что на скулах этих лебедей красуются женские имена, а не какие-то географические названия.
Назвать «Аниву» и «Крильон» чистыми пассажирами нельзя даже с большой натяжкой, хотя никакого груза кроме багажа они на себя не брали. Это были обыкновенные паромы, безо всяких удобств для пассажиров в европейском понимании. Внутри них находились так называемые вагондеки с четырьмя парами железнодорожных рельс во всю длину палубы. В свое время судно через корму вбирало в себя десятки вагонов и ходило между портами Германии и Скандинавии.
Водоизмещение около трех тысяч тонн. Две машины по 2250 каждая. На угле. Скорость для угольщика неплохая, до 15 узлов.
Одно из них, «Крильон», вскоре уйдет в Дальний на ремонт. На реконструкцию. И вернется в 50-м, с недостроенными палубами и километрами деревянных кроватей на них. Также на угле. С округленной кормой. А «Анива»... В 1949 году она стояла на линии Владивосток Холмск, иногда с заходом в Корсаков. И трудилась, как образцовая пчелка. А перевозить ей, горемычной и неустроенной, приходилось главным образом переселенцев. Так называемых вербованных.
В 1949 году полным ходом шло заселение Южного Сахалина.
Переселенцев собирали со всего СССР, но большей частью в разоренных войной западных районах. Ехали обездоленные, не нашедшие места в жизни на Родине, заработать деньжат.
На старом месте проживания с ними заключали договоры, обязующие подписантов отработать на новом месте не менее трех лет, а еще лучше остаться там на вечном поселении.
До Владивостока вербованных везли на поезде под литерой 508. Этой бесхитростной цифрой называли состав из теплушек, тех самых, в которых возят скот и в войну солдат. Теперь в них едут семьи с детьми, стариками, обложенные сундуками, узлами, ведрами.
Выгружали их с поезда на станции Вторая Речка, рядом с лагерем заключенных. Располагались прибывшие прямо на земле, под малозвездным, не таким, как на Украине, мокрым небом.
Дальше повезут их пароходом. Но до его прибытия иногда вербованных скапливалось так много, будто снова война и это беженцы от ее ужасов. Но ни летние затяжные дожди, ни ночные прохлады, и даже воровство, их уже не тревожили. Все это скоро пройдет. Завтра они грузятся на пароход, тот привозит их на Сахалин, а там много пустующих японских домов, деньги сыпятся с неба и, как обещал вербовщик, на каждом углу цветут пальмы. Потерпим.
У каждого из вербованных неисчислимые мешки и баулы с грузом. Самое удивительное, что в них понапиханы не семейные неликвиды, а обыкновенные камни и кирпичи. Почему?
Уже по прошествии многих лет одна из сотрудниц местной газеты будет писать, что переселенцы на Дальний Восток «Дальновидные хохлы прихватили камней для «гнета» и кадки с квашеной капустой: вдруг в далеком крае не будет?»
И в самом деле все верили в эту несуразь. Да, переселенцы везли с собой камни и камни немалые! Но не для хозяйства их везли, не для засолки капусты, а исключительно для увеличения груза багажа, за провоз которого полагалась некая сумма денег. Сметливый хохол не мог не знать, что камней где хошь навалом.
В практике заселения Южного Сахалина в конце сороковых, каждому переселенцу по договору полагалось брать с собой на место нового поселения не менее 300 кг багажа, провоз которого оплачивало государство. Багаж взвешивали на станции отправления и выдавали квитанцию с указанием веса. Надо ли говорить, что у каждого сообразительного человека этот вес был предельным. Пристанционными булыжниками наполнялось все, что завязывалось и закрывалось. И везли их, - сначала поездом, потом пароходом, - до самого конечного пункта вдруг там будет контрольное взвешивание?
И как только вербованный со своими тяжелыми мешками оказывался за воротами порта, как эти, потерявшие сразу же стратегическое значение, булыжники отметались в сторону. Камней набралось так много, что впоследствии в Холмске ими вымостили дорогу, ведущую от порта до центральной улицы. Ни один камень не стал «гнетом» даже для развесистой капусты.
Их свозят на машинах к стоящему на причале возле морвокзала красавцу-пароходу с поэтическим названием «Анива».
И сразу выясняется, что никаких удобств и условий на этом красавце не имеется. Вагон-дек совсем не оборудован для перевозки людей. Пустой, как ангар, голая палуба, еще не просохшая от поливания водой со шланга, и почему-то опять железнодорожные рельсы. Правда, есть наскоро сколоченные нужники да казарменный умывальник на тысячу человек, а это совсем уже не плохо. Привычные ко всему людишки не ропщут. Женщины прямо на палубе расстилают пропахшие сыростью гнидники, развешивают пеленки на веревочках, кто-то умудряется развести примус. Плач детей, перебранки, крики подвыпивших мужиков - все смешалось в единой массе.
Переход на Сахалин займет двое суток. Если, конечно, не испортится погода и не случится какая иная пакость, столь реальная в этих неизвестных местах.
Можно представить, что будет вытворяться в этом набитом людьми необъятном сарае, когда судно начнет «штивать», или хуже того, прихватит шторм. Все перемешается. И люди, и их скарб, и самодельные настилы. Дети кричат, взрослые исходят блевотиной, грязь, невыносимая вонь. Одна надежда, что этот ад не вечен, скоро откроется берег с приветливыми пальмами и проклятая качка закончится. И сразу же начнется счастливая безоблачная жизнь...
Но все будет не так. В зябком тумане сначала вырисовывается серо-темный контур сопок, и почему-то многих охватывает уныние.
Высыпавшие на верхнюю палубу пассажиры молча всматриваются в дикие берега, понимая, что здесь им придется жить, трудиться и умереть.
- Распроклятый вербовщик, где же пальмы! уже раздается возмущенный возглас, и ему вторит тяжелое дыхание соседа:
- Променять северный Кавказ на южный Сахалин...
Судно покачивается. На рейде Холмска изумительно голубой окраски морская вода, у чаек пронзительные несмазанные голоса...
Но это будет потом. Пока судно готовится к отплытию.
Оно стоит у морвокзала, старинного, замысловатой конфигурации. С городской площадью его связывает не менее старый неширокий виадук. Когда начнется посадка на пароход или выгрузка, по нему почти бегом, толкая груженные чемоданами и узлами тележки, замелькают носильщики. Каждый в белом халате и с большой металлической блямбой на груди. Железнодорожное багажное отделение находится отдельно. Давно уже исчезли и пароходы на угле, и тележки, и белые халаты...
В самом здании морвокзала, на втором этаже раскинул свои питейные сети ресторан «Морской». Кто из водоплавающей братии не посещал этот самый популярный ресторан в портовом городе Владивосток?
Драки и пьянки были частью меню алчного заведения. При нем находился милицейский пост, и постоянно дежурила «раковая шейка».
Со стоящей рядом «Анивы» доносится голос, усиленный динамиком:
- Через полчаса судно снимается в рейс!
Краем уха выпивохи улавливают призыв.
У «Анивы» регулярные рейсы. Каждую неделю ее провожают и так же встречают. Все площадки в эти моменты запружены народом. То ли родные, то ли зеваки? С Сахалина прибывают богатенькие отпускники, на Сахалин едут - потенциальные, а также командированные, солдаты...
В Находку пассажиры будут заходить несколько позже. Через Ванино, ближайший к Сахалину материковый пункт, пока возят зеков.
Над мостиком «Анивы» развеваются флаги расцвечения. Этот «лысый» отходной, вымпел со скрещенными рожками почтовый и четыре флага, составляющих аббревиатуру АКЕР - позывные судна.
А пассажиры заполняют и заполняют просторный вагон-дек. Женщины уже сооружают подобие палаток и укладывают детей. Старухи бдительно сидят на узлах, не уступая никому занятое пространство.
Некоторые любознательные в поисках тепла проникают в кочегарку.
- Ого, сколько часов! изумляется самый умный, глядя на многочисленные манометры. Морское дело не шутка!
Кто-то расспрашивает кочегаров о характеристике механизмов. И ему охотно повествуют, что у судна шесть паровых котлов, к каждому приставлен кочегар первого класса, есть старшинка. Кочегары «шевелют», а он только посвистывает, командуя, да следит за водомерными стеклами. За двое суток хода котлы сжирают 150 тонн угля.
- Посторонним и провожающим покинуть борт судна! разносится окрест. Судно снимается в рейс!
Приток пассажиров заканчивается.
Под полубаком, рядом с вагон-деком размещены служебные помещения. По какому-то наитию туда сразу же тянет сметливых пассажирок. Здесь тепло, никто не гонит. Самые находчивые проникают в шестиместный кубрик. Молодые, смазливые.
- Озябли! мнутся они. Месяц на досках лежали. Скучаем...
Ну как не пригреть озябшие души! Моряки не щепетильны, да и дамы тоже. Койки просторны, у каждой занавесочки, можно и потесниться.
Бывает придет молодой Петюнчик с вахты, направится к своей койке отдохнуть, а на ней несчастное существо калачиком свернутое лежит.
- Озябла, - поясняет девица. Не гони. Я тебе портки стирать буду.
На мостике появляется капитан. Василий Саввич Ищук. Пожилой, всегда в глухом кителе, короткая стрижка. Во время швартовок он никогда не пользуется буксирами. Сам стоит на телеграфе и, дергая, как кучер вожжами, управляет машинами. С ювелирной точностью ставит судно к причалу. Рядом с ним в американской большекозырной мичманке старпом Миньковский. Очень скоро во время зимнего перестоя его загадочно застрелят и его будет хоронить вся команда.
- Это на почве ревности... начали додумывать судовые женщины.
Посадка заканчивается. Убирают трап.
- Отдать кормовой! раздается команда с мостика.
С ресторана «Морской» бегут загулявшие члены команды. Они едва успевают прыгнуть на убирающийся трап. Стоящие рядом пограничники не придираются: знакомые личности.
Судно медленно отделяется от стенки.
И тут грядет музыка! Со всех динамиков, на весь город разлетаются бравурные звуки увертюры к опере Бизе «Кармен». Это фирменные позывные «Анивы». При каждом подходе или отходе она этой мелодией оповещает мир о своем присутствии и всегда вызывает умиление и поднятие духа. Никто, кроме «Анивы» не имеет такой визитной карточки.
Провожающие машут платочками. Празднично и грустно одновременно.

Счастливого пути, белый пароход!

[Авача]

[Белый пароход . Первым пассажирским пополнением стали «Гоголь» и «Ильич». «Гоголь»... Не знаю, тот ли это «Гоголь», но к морю я приобщался на грузопасажире этого наименования. В 1962 году шестилетним мальцом возвращался с мамой из Магадана в Находку. 43 года прошло, а если цель поставить, то смог бы, наверное, детально описать это недельное путешествие. А год или два спустя, отец на этом же пароходе и на этом маршруте, чуть не утонул, попав в жесточайший шторм. Потом мне приходилось встречать других очевидцев того плавания.

[LVY2]

[Белый пароход
. Первым пассажирским пополнением стали «Гоголь» и «Ильич».

«Гоголь»...
Не знаю, тот ли это «Гоголь», но к морю я приобщался на грузопасажире этого наименования. В 1962 году шестилетним мальцом возвращался с мамой из Магадана в  Находку. 43 года прошло, а если цель поставить, то смог бы, наверное, детально описать это недельное путешествие. А год или два спустя, отец на этом же пароходе и на этом маршруте, чуть не утонул, попав в жесточайший шторм. Потом мне приходилось встречать других очевидцев того плавания.

<{POST_SNAPBACK}>

Наверто тот. Посление годы жил как учебный пароход Дальрыбы, до 1969 г.

[Dim Dimych]

просто, в качестве дополнения ;о)

Анива

Пьёшь вино и бархатное пиво,
бегаешь по тоненькому льду,
у залива с именем Анива
чаек ты сбиваешь на лету.

Пуля твоя - меткая на диво,
не минула белого крыла.
Но рекой по имени Анива
раненая чайка уплыла.

Сядешь после ужина лениво,
Бахрому на кресле теребя,
девочка по имени Анива
черноглазо глянет на тебя.

Ну а я? Живу, дышу июлем,
простирну - сушу на ветерке.
Всё нормально. Даже след от пули
вовсе не заметен на руке.

(с) Тая Немова
http://www.sakhalin.ru/books/nemova/

======

А еще можно вспомнить про командора Рязанова, Юнону и Авось ;о)
Который тоже в Аниве отметился:
здесь или здесь

[_ALesandro]

В 1949 году полным ходом шло заселение Южного Сахалина.
Переселенцев собирали со всего СССР, но большей частью в разоренных войной западных районах. Ехали обездоленные, не нашедшие места в жизни на Родине, заработать деньжат.
На старом месте проживания с ними заключали договоры, обязующие подписантов отработать на новом месте не менее трех лет, а еще лучше остаться там на вечном поселении.

<{POST_SNAPBACK}>

таким образом многие люди оказались на дальнем востоке.
в том числе и мои родственники.
правда на сахалине а в благовещенске, и их ни кто не спаращивал, а просто приказали.

[mkd]

[Белый пароход
. Первым пассажирским пополнением стали «Гоголь» и «Ильич».

«Гоголь»...
Не знаю, тот ли это «Гоголь», но к морю я приобщался на грузопасажире этого наименования.

<{POST_SNAPBACK}>

"Гоголя" совсем не помню. А "Ильич" с "Советским Союзом" - это было нечто. Два огромных белых парохода из сказки. Поискал фотки "своих" пароходов - и нашел!!! Откопал фотку "Советского Союза". Ходил я на нем, правда пассажиром, тоже было одно из приобщений к морю, на каникулах в Петропавловск-Камчатский. А вот на "Белоострове" мне довелось даже штурвал покрутить, дед брал в летние месяцы в море салажонком.

Прикрепленные файлы

•  albert_ballin_07.gif   38,42К   153 Количество загрузок:
•  __________.jpg   54,49К   141 Количество загрузок:

[_ALesandro]

"Гоголя" совсем не помню. А "Ильич" с "Советским Союзом" - это было нечто. Два огромных белых парохода из сказки. Поискал фотки "своих" пароходов - и нашел!!! Откопал фотку "Советского Союза". Ходил я на нем, правда пассажиром, тоже было одно из приобщений к морю, на каникулах в Петропавловск-Камчатский. А вот на "Белоострове" мне довелось даже штурвал покрутить, дед брал в летние месяцы в море салажонком.

<{POST_SNAPBACK}>

Советский Союз на левой фотке?

[mkd]

Советский Союз на левой фотке?

<{POST_SNAPBACK}>

Да. Паротурбоход, в полном ходу больше 20 узлов, с потрясающей отделкой салонов. Первое имя Albert Ballin.
http://ocean-liners....bert-ballin.asp

[ZIGZAG]

Классные рассказы. После них родной Дальний Восток становится ближе. А ведь много старичков стояло еще не так давно в порту - "Каменец Подольский", "Кулу", "Одесса", "Кавказ", "Александр Невский". Последний - это вроде либертос бывший?, А "Кавказ" постройки 1903 года! Там БТО Первомайского завода была. Котел там уже, конечно на жидком топливе...

[Dim Dimych]

Старое название «Ильича» было «Карибия». (с)

а ведь был на ДВ и еще один Ильич

[mkd]

Продолжаю, ----------------------------- Старые пароходы, автор Дмитрий Старцев Записки моряка Старые пароходы! Железные трудяги! Остатки паровой эпохи, заглушенной трескучими дизелями. Отслужили вы свое. Теперь - на переплавку, на гвозди. В забвение. Будь ты хоть дважды увенчан и трижды заслужен, как знатная доярка, не будет тебе ни эпитафии на могиле, ни некролога в газете. Обошли вас вниманием поэты. Почему волосатые барды не настроили свои электронные лиры на морскую озонирующую волну? Моряку-романтику, вечному скитальцу, недосуг прорваться со своими доморощенными опусами к подножию Полигмии, а те, кто служит в ее ведомстве, никогда не бывали там, где рождается настоящая поэзия. Замкнутый, как Азовское море, круг! Краеведы! Глубокомысленные летописцы истории! В пылу патриотического вдохновения вы поете о родном городе и его улицах. В десятый раз живописуете древнюю халабуду на Седьмой Пехотной улице, в которую заходил некий легендарный партизан почистить сапоги. Но никто из вас не напишет ни строчки о старых пароходах. О тех самых, которые постоянно швартовались к причалам воспетого вами города. Того самого, где каждый старый дом пропитан пароходным дымом, где на улицах еще не осела пыль, поднятая клешами военных моряков «Рюрика» и «Громобоя». Никто не вспоминает железных трудяг. Может, только морщинистые старички, скучковавшиеся возле стеклоприемного пункта, и помянут какое-нибудь судно своей молодости. - На «Жеребце», - вздохнет вспоминатель, - у меня в пищеблоке кредит был. В любое время суток... И друзья с пониманием крякнут. Всем ясно: старый Петрович когда-то плавал на грузопассажире «Франц Меринг», хорошо смотрелся и имел амурную связь с буфетчицей, за что любвеобильная Гамма Силантьевна и подпаивала молодого Петюнчика. Эх, молодость! - А у меня, - вспомнит другой, - когда я плавал на «Ереме», тоже была любовь. Только вот дралась, стерва. Сбежал я от нее на «Каторгу»! Роман! Мартыну Горькому не описать! И друзья опять крякнут. Кто из них не помнит ледокол «Ермак» и лайнер с камуфляжной трубой «Сибирь»? Где она, молодость?.. Вот стоит на приколе в унылом ожидании своей вторчерметовской участи любимец министерства и Доски почета стахановец-лесовоз. В былые времена со скоростью, как будто это были скоропортящиеся отечественные помидоры, возил он в Японию дрова. Ему создавали «зеленую улицу», к причалу ставили без очереди. Начальник пароходства лично поздравлял экипаж с добрым утром, а отдел снабжения отпускал краски столько, сколько он потребует. Но все это прошло... Сегодня жирные портовые чайки облапили его ноки и салинги. Выветрилось тепло из мертвой машины, не слышно чахпаханья электродинамки. Уже никогда не прозвучит рында, зовущая на вахту. В рубку лучше не входить: мерзко и неуютно в этой, когда-то самой живой части судна. Телеграфная тумба безжалостно разворочена, из нутра змейкой тянутся оборванные цепочки-кишки с миниатюрными талрепами. Рукоятка навеки успокоилась на «стоп». Последний раз, отрепетировав приказание, замерла и машинная стрелка. Штурвал! Не слышно твоего убаюкивающего поскрипывания. Никогда тебя уже не обнимут руки матроса-рулевого. Много лет, сменяя друг друга, наваливались на тебя грудью твои повелители. Много их было. Какие только флаги не трепыхались над тобой! Американские, норвежские... В суровые военные годы коснулась тебя рука русского паренька. Судно, груженное танками, обложенными на случай качки мешками с мукой, навечно пришло в холодные российские воды. Родился пароход в Америке, а умирать придется в России - такова судьба скитальцев. И никогда тебя, штурвал, уже не согреют руки доверчивого мальчишки из Подмосковья, сбежавшего из голодного детства в сказочный мир чистых парусов, наполненный свободным ветром, и которому судьба уготовила возить уголь с пьяного Сахалина на пьяную Камчатку. Спи. Хорошо, если тебя заметит увлеченный романтик и принесет к себе в квартиру, где будет вызывать ярость чистюли-хозяйки и где придется долгие годы соседствовать с глупыми хрусталями. И ты, компас! Вернее, то, что от тебя осталось... Пустая глазница нактоуза смотрит немым укором. И тебя, первейшего помощника мореплавателя, не пощадили. Все тихо. Нет даже крыс, непременных спутников корабельного бытия. Судно мертво. Но вот палуба оглашается грохотом. В ботинках с тупыми как у атомных подлодок носами появляются работные люди. На них брезентовые скафандры-робы, в руках змееподобные резаки. Шипящие языки горелок начинают безжалостно полосовать помятые ребра-шпангоуты. Подкравшийся плавкран, как хищная птица, выхватывает горячие куски металла. От легендарного красавца остаются жирные пятна на том месте, где его прикончили. Пароход растворился в утиле. Гибнут старые пароходы... Одних бросают на свалку, а некоторых, как приговоренных к высшей мере наказания, уводят в специальные места, за границу. Гордость флота, громадину «Советский Союз», как какую-то баржу, утащили на растерзание в чужие воды, перекрестив напоследок, от стыда, что ли, безликим именем «Тобольск». Накрылся «Советский Союз» большой бюрократической печатью на акте списания. Почему не прощаются некрологами с судами, уходящими в свой последний рейс? Почему тут же не публикуют их биографии с датами вступления на престол отечественного труда, остановки сердца-котла и точкой на корабельном кладбище? Например, биографию известнейшего в свое время парохода «Ванцетти» можно было бы украсить тремя датами: 1928-1974-1975. В 1928-м родился, в 74-м списали, в 75-м порезали. Некоторым после двух дат можно ставить троеточие. И не потому, что они обрели бессмертие, как «Аврора» или «Красный вымпел», нет! Не коснулась их костлявая рука газорезчика по той причине, что заброшенные и неприкаянные лежат они в недоступных местах. «Трансбалту» двух дат хватит: 1899 -1945. Первая - год постройки, вторая - год гибели. Между датами - технические характеристики, памятные рейсы, имена капитанов; какой-нибудь, выражаясь современным языком, «прикол». Не претендуя на глубину и серьезность темы, автор приводит эпизодик из далеких 50-х годов, который ему запомнился таким, каким он его видел со своей, почти детской колокольни. Пароход «Ванцетти». Старые моряки помнят его. Когда в 1927 году в США казнили двух возмутителей спокойствия Сакко и Ванцетти, Страна Советов решила увековечить их имена. Сколько у нас поднимали шума вокруг недоступных русскому пониманию дутых имен?! Раймонда Дьен, Манолис Глезос, Анджела Девис, Патрис Лумумба... Кто их сейчас помнит? В 1925 году Балтийский завод приступил к постройке отечественных лесовозов. Уже через год вступили в строй суда первой серии: «Товарищ Сталин», «Мироныч», «Красный партизан», «Товарищ Красин». Следом вышла вторая серия: «Правда», «Искра», «Крестьянин» и «Рабочий». И, наконец, третья: «Урицкий», «Володарский» и еще два, которым присвоили имена «Сакко» и «Ванцетти». Всего было выпущено 24 лесовоза, но, пожалуй, ни один из них не был так известен, как «Ванцетти». С паровой машиной, на угле, с парадным ходом девять узлов, он почти полвека прослужил отчизне. Это, наверное, рекорд. В 1935 году, когда Арктику только начали покорять, «Ванцетти», обладающий исключительно крепким корпусом, впервые в практике мореходства за одну навигацию прошел Северным морским путем из Мурманска во Владивосток. И на следующий год повторил этот рейс в обратном направлении. Это ли не подвиг! В 1943 году судно под командованием капитана В. Веронда, следуя из Архангельска в Исландию, вступило в бой с фашистской подводной лодкой. И вышло победителем! Редкое судно имеет в своей биографии такие страницы. В 1944 году в США «Ванцетти» реконструировали под перевозки тяжеловесных грузов. На палубе установили четыре мачты-колонны со стрелами грузоподъемностью 50 тонн каждая. Одну стрелу обслуживали две тяжеловесных и две рабочих лебедки. Такие устройства устанавливали обычно на судах типа «Либерти», размер которых в три раза превышал довоенный лесовоз. Заурядной лошаденке придали свойства Левиафана. «Ванцетти» смотрелся чудовищем, вылезшим на океанские просторы из пещер конструкторской фантазии. Вечно ржавый, с коптящей трубой, машиной в 1200 силенок, с огромной парусностью, он наводил на мысль о бренности моряцкой жизни и неизбежном оверкиле. Но пароход потихоньку топал, трудился и пережил многих собратьев. Сейчас, сравнивая по фотографиям его дьявольски громоздкий такелаж с детсадовскими ажурными кранами на современных лайнерах, шутя переносящих грузы, невольно завидуешь нынешним палубникам - матросам старых судов было куда труднее. В 1953 году «Ванцетти», этот суперкран дальневосточных морей, возил из Находки на Сахалин в основном технические грузы. В начале осени его забросило на мыс Лазарева. Здесь еще при жизни Сталина начали подготовку к прорытию туннеля под Татарским проливом на Сахалин, к мысу Погиби, наиболее приближенной точки к материку Спецобъекты № 500 и № 506. Но вскоре стройку закрыли. Рабочие разъехались, поселок из новейших «финских» домиков, масса техники оказались брошенными. «Ванцетти» предстояло вывезти то, что уцелело и поддавалось транспортировке. Судно-тяжеловес забрало на свои палубы остатки великой стройки и доставило их в Находку. Разгрузившись одним металлом, оно встало под загрузку другим. Предстояло везти оборудование и технику для нефтяников Сахалина. Часть груза взяли на палубу. В конце октября, обогнув остров со стороны Охотского моря (идти через Амурский лиман не позволяла осадка), «Ванцетти» пришел в Москальво, порт-пункт неподалеку от Охи, центра нефтяной промышленности Сахалина. Именно там, в унылой точке земного шара, где никогда не заведутся поэты, и разыгралось начало того «прикола», без которого биография не биография, а так - служебный список... Пришвартовались к деревянному, на курьих ножках-сваях пирсу. На нем была уложена узкоколейка, стоял начальственный сарай, на скудном солнце грелись разомлевшие зеки. Тогда почти во всех портах Дальнего Востока вольнонаемных грузчиков не наблюдалось. Береговые начальники так говорили капитанам судов: - Зачем мне ваши краны? Возьмите сорок зеков! Едва оформив пароход, капитан Симаков, горчайший, даже по островным меркам, пьяница, отбыл на берег в известном ему одному направлении. Начал выгрузку старпом. К четырем часам короткого осеннего дня часть палубного груза была снята, и уже готовились открыть второй трюм. Палубная команда работала споро и весело. Но тут, в полном смысле этого слова, налетели черные тучи. Грянул дождь, ветер - все признаки десятибалльного шторма. За какие-то 15 минут все перемешалось - небо и земля. На судно обрушился ад. Стало ясно, что предстоит нелегкая работенка. Судно ветром потащило на берег, якоря не держали. Полным ходом работающая машина только пенила воду за кормой, не в силах хотя бы удержать судно. Груженый пароход всей своей массой наваливался на причал, и он на глазах начал разваливаться. Выгруженная техника, перемешанная с вагонетками и сараями, полетела в воду. Как спички, ломались опоры электропередач, и синие разряды замыкающих проводов дополняли картину реального ада. Ни на какую помощь рассчитывать было нельзя. Буксиров здесь не водилось. Отрезвевший капитан в страшной панике бегал по берегу, не в силах что-либо предпринять. На его глазах гибло его судно, и он даже не мог докричаться до него: грохот шторма глушил человеческий голос. Всю ночь он так и пробегал. К утру «Ванцетти» хорошо сидел на мели. Когда сделали промеры, оказалось, что осадка на корме 120 см, на носу - 80. Вовремя успели наполнить танки водой, не то цифры были бы значительно хуже. Длившийся более суток шторм наделал много бед. О выгрузке уже не приходилось думать. Теперь напрямую встал вопрос о спасении судна, о снятии его с мели. Тем более что бухту в момент сковали льды, возникла угроза зимовки. Невдалеке в таком же бедственном положении лежал на боку выброшенный «Днепропетровск», тоже паровик с малосильной машиной. Несколько суток прошли в тревожном и бездеятельном ожидании. Вскоре подошла помощь. Это были морские буксиры «Сусанин», «Слава», «Багратион», «Кангауз», с ажурной, как Эйфелева башня, мачтой. Задача их была проста: снять с мели потерпевшее кораблекрушение беспомощное судно. Облегчало задачу снятия то, что грунт под «Ванцетти» был песчаным. В Москальво все песчаное. И дно, и бухта, и берег, и огороды - все до самого горизонта - песок. Сначала буксиры струёй от винтов работающих машин начали подмывать дно под корпусом судна, а затем общими усилиями стаскивать его с мели. Это удалось. И уже к 7 ноября «Ванцетти», покачиваясь, стоял посреди бухты. Надо было уходить. Но тут выяснилось, что своим ходом судно идти не сможет: выведено из строя рулевое управление. Явно требовался заводской ремонт. Один из буксиров повел неуправляемый пароход в совгаванский док. Буксировка прошла без происшествий. Когда «Ванцетти» поставили в док, узнали суть поломки. Во время аварии, когда судно било о грунт, треснул рудерпост. Перекосило пятку ахтерштевня и балер руля. Выявился ряд поломок в рулевой машине. Завод сумел отремонтировать самое малое. Кое-как заварили рудерпост, тем и ограничились. «Ванцетти» снова взяли на буксир и потащили на этот раз во Владивосток, в более серьезный Дальзавод. Перед отходом из Совгавани общественность города любезно передала в дар «трудящимся Владивостока» полный трюм отборных новогодних елочек - приближался новый, 1954-й год. И как судно ни спешило с новогодними дарами, прибыло в столицу Приморья только 31 декабря. К вечеру. Невостребованные елочки долго лежали в холодном трюме. В завод «Ванцетти» сразу не поставили. А поставили на перестой возле Мальцевской переправы. Тогда на этом месте стояло много судов, и это было вроде зала ожидания или ночлежки. Полукладбище-полустоянка. Никакого намека на причал, никакой проходной. Суда стояли кормой к берегу, на концах, а сам берег походил на свалку и склад железяк одновременно. Здесь «Ванцетти» предстояло простоять около девяти бессмысленных месяцев. Но моряки недаром говорят, что самая плохая стоянка лучше самого хорошего рейса. Стоять в самом престижном порту Дальнего Востока - это ли не мечта? Оклад полуторный, начальство далеко ("Ванцетти» был приписан к Сахалинскому пароходству). Чего не постоять? Острословы поговаривали, что у пароходства имеется план по разгильдяйству и простою, должен же его кто-то выполнять. Вот мы и выполняем. Январь и февраль прошли в зимней спячке. Никаких сдвигов не наблюдалось. За исключением одного. В те годы бухта Золотой Рог зимой почти полностью замерзала. Гнилой Угол особенно. Это сейчас, когда ТЭЦ-2 сливает по реке Объяснения свои отработанные подогретые воды в ныне Зеленый Угол, а активность движения не затихает круглый год, бухта перестала леденеть. Все стоявшие на перестое у Мальцевской переправы суда крепко вмерзали в лед. Не был исключением и «Ванцетти». И это вмерзание и сыграло с ним некий лирико-драматический сдвиг. Светило солнце. Жизнь набирала весенние обороты. Приближался обед. Если какой сухопутный филистер думает, что экипаж судна существует для несения вахт и авралов, он ошибается. Экипаж существует для того, чтобы свершить главное таинство - пообедать. Спросите любого моряка. Обед на судне возведен в культ, ему подчинено все. От него идет отсчет времени: до обеда и после обеда. Обед начинают готовить с вечера, когда старпом с кондеем колдуют над меню. Раньше всех на судне будят повара. Каждый проходящий мимо камбуза не преминет поинтересоваться, что сегодня на обед, и, получив ответ, со скоростью сенсации распространяет его окрест. Если на обед задуманы пельмени, то лепить их в столовую, как на аврал, сбегаются все свободные от вахт. После обеда жизнь на судне затихает и становится неинтересной. Производительность труда падает. И вот в преддверии обеда на «Ванцетти» свалилась общая беда, трагедия. Судно в 11 часов 55 минут вдруг ни с того ни с сего резко повалилось на левый борт. Зазвенело железо, звякнула рында и, самое страшное, на камбузе с плиты на палубу полетели кастрюли с готовым обедом. Кокша Сусанна издала кошачий вопль. На палубу выскочил старпом. - Поднимай панику! - крикнул он боцману. - Мы остались без обеда! По палубе забегали обалделые члены команды. Судно, немного покачавшись, легло на борт с креном 25 градусов. Произошло простейшее. Лед, в который вмерзло судно за зимнюю стоянку, подтаял, и оно, высвободившись из его клешней, повалилось на борт - вода в танках скопилась по левому борту. С замерами оплошали. Святое дело - обед был испорчен. Ремонт судна должен был производить Дальзавод. Но он не торопился. Гражданское судно может подождать. Иногда, как десантники, на катере приезжали слесаря из 6-го цеха. Они разбирали рулевую машинку, выносили части от нее на палубу и складывали в большую кучу. Самую мощную деталь от нее, румпель, положили поперек палубы. Эта железяка длиной метра два и весом тонны в полторы долго лежала на проходе и вскоре всем так понравилась, что на ней, как на скамеечке, стали устраивать общественные перекуры. Ожидали плавсредство, на котором планировалось переправить разобранную машинку в ремонтный цех. И оно наконец появилось. Это была железная площадка размером два на два метра, державшаяся на четырех игривых поплавках. Ни ограждения, ни иных атрибутов предосторожности странный понтон не имел. Просто удивительно, где разжился им мощный Дальзавод. Когда катерок ставил его под борт «Ванцетги», бывалые мореплаватели держались за сердца. Перед моряками встала задача погрузить на эту плавучую пародию части драгоценной рулевой машинки. Все понимали, что здесь потребуется снайперская точность. Весь процесс погрузки можно было проделать обыкновенной трехтонной грузовой стрелой. Но, как видно, фортуна загодя приготовила шутку. Как назло, с нужной стрелы поснимали ноковые блоки, пришлось вооружать тяжеловеску, а для этого мобилизовали почти всю палубную команду. А также запустили парогенератор мощностью 80 киловатт. Начался «прикол», о котором говорилось выше. - Тягни топинант! - начал погрузочную операцию старпом. - Мотай топрик! - добавил боцман. - Чепляй железную веревку! - выглянула из камбуза кокша. В то время считалось высшим морским шиком применять сухопутные слова. Всяческие форточки, погреба, а также чердак и кишка заменяли сугубо морские иллюминаторы, трюмы, мостик, шланг... Выйдет завхоз-бригадир из квартиры, пройдется по меже, поплюет через плетень и позовет колхозничков. Кому не ясно: бригадир - это боцман, плетень - фальшборт и т.д. Тяжеловесная стрела, скрипя застоявшимися мощностями, склонилась над жалкой кучей частей от рулевой машинки. Гини, рассчитанные поднимать паровозы, едва не накрыли его. Микроскопические части связали «железной проволокой», «зачепляли» на гак, операция началась. - Майна влево! - скомандовал старпом. - Вира вправо! - добавил боцман. - Сегодня на обед котлеты «Джеймс Кук», ребята! - крикнула кокша. Стрела профессионально вывалилась за борт. Шевелящийся под бортом поплавок принял на свои квадратные миллиметры первый груз. Он немного погрузился, но выстоял. Вторым заходом стрела доставила румпель, эту мастодонтских величин деталь. Кранмейстеры с ювелирной точностью положили ее рядом с грузом первой партии. Лихой матрос освободил строп и уселся на гак, на котором тут же вознесся в небеса. Погрузка закончена. И тут случилось нечто окаянное. Аромат «Джеймса Кука», донесшийся из камбуза, затуманил сознание боцмана. Он резко включил лебедку, отчего гини дернулись и произвели сотрясение воздуха. Этого было достаточно, чтобы перегруженный поплавок вздрогнул, сморщился и начал крениться. Румпель оказался непосильной ношей. Он пополз по настилу, плот встал почти вертикально, с него, как горошины с тарелки, посыпались железки от рулевой, а сам виновник трагедии с тяжелым могильным бульканьем плюхнулся в морскую пучину. Навеки. Наступила драматическая пауза. Обед в тот день был испорчен. «Джеймса Кука» съели без энтузиазма. Назавтра к «Ванцетти» пришвартовался водолазный бот. Трагедия, случившаяся с заслуженным пароходом, отразилась в сердцах руководителей завода. Сразу же нашлись и время, и люди. Водолазы начали готовиться к своим таинственным работам. Многие думают, что бухту Золотой Рог загадили во второй половине XX века. Это не так. Она была загажена гораздо раньше. Тот же «Ванцетти» с чистой совестью сыпал, не прячась, за борт мусор (шлак), и это же самое проделывали все стоящие в бухте угольщики-пароходы. Льяльные воды откатывали за борт без всякой очистки, масляные, грязные. На дно летело все, что мешало. Сколько старых ржавых стальных концов «положили рядом с бортом»! Сколько отслуживших вещей уходило самым простым способом. Произведя уборку в коффердаме, обнаружили около двухсот из чистой меди американских огнетушителей военных лет, вышедших из употребления, никакому вторчермету не надобных. Все полетело за борт. На дне бухты покоятся колоссальные залежи металлолома. Не бухта Золотой Рог, а бухта Золотое Дно! Когда водолаз коснулся этого самого дна, под ним будто рванул фугасный взрыв. Черные тучи грязи, разрастаясь и бурля, заполнили все видимое пространство. Сразу стало ясно, что в этой клоаке легче заблудиться, чем что-то сыскать. Бедные подводные труженики поднимались на поверхность и разводили руками: - Одна жижа непроглядная... Румпеля нэма... Каким-то счастливым образом удалось нащупать связку крохотных гаек и шайб, но громадная деталь исчезла бесследно, как провалилась. Стало понятно, что в этом месте скорее отыщешь Атлантиду, чем его. Водолазы еще несколько часов помутили воду и сбежали. Встал вопрос об изготовлении нового румпеля. Чертежей и документов на него, естественно, не сохранилось. Срочно был дан запрос на Балтийский завод, выпустивший когда-то в свет столь головотяпное дитя. Стоянка продолжалась...

[Авача]

Старое название «Ильича» было «Карибия». (с)

а ведь был на ДВ и еще один Ильич

<{POST_SNAPBACK}>

С «Ильичем», тоже кое-что связано.
В 1978 году, после окончания института и приезда по распределению на Камчатку, сразу был призван в ряды ВМФ. Для прохождения курса молодого бойца в октябре был отправлен из Петропавловска во Владивосток на «Ильиче», а в начале января, назад в Птр, снова на этом же пароходе. Только в отличие от «Гоголя», который буквально облазил от киля до клотика, на «Ильиче», кроме кают третьего класса, в которых жили, не запомнил ничего.

[LVY2]

Классные рассказы. После них родной Дальний Восток становится ближе.

А ведь много старичков стояло еще не так давно в порту - "Каменец Подольский", "Кулу", "Одесса", "Кавказ", "Александр Невский". Последний - это вроде либертос бывший?,

<{POST_SNAPBACK}>

Да, и первый тоже. Последняя эпопея КП - зимой 1973 года, под м. Наварена (грузился рыбной муков от добытчиков - 9000 т!) влез так далеко во льды, что через месяц целую экспедицию направляли за ним.

[MikhAN]

Владивостокская эскадра Давно прошли те времена, Когда как штормовой прибой Гремели ваши имена "Россия", "Рюрик", "Громобой". Припев: Владивостокская эскадра! В пылу событий роковых Была как козырная карта, Не подводящая своих. Когда невежество и спесь Губили наши корабли, России вы спасали честь На самом краешке земли. Припев Дом адмирала Камимуры Сожгли японские дельцы, Когда в проливе Лаперуза Гуляли наши удальцы. Припев И все агентства страховые Сочли - не стоит рисковать! И параходы грузовые В Японию не стали слать. Припев И чья вина, что ход событий Вы не смогли переломить, А как-то раз туманным утром Вас враг сумел перехватить. Припев Три-семь, конечно, счёт не равен, Но пять часов продлился бой. Смертельно "Рюрик" был изранен, Ушли "Россия", "Громобой". Припев А "Рюрик" гибнущий остался, Тонул, горел он, но стрелял! Он до конца врагу не сдался - Геройски крейсер погибал... Владивостокская эскадра! В пылу событий роковых Была как козырная карта, Не подводящая своих.